Автор: Деяна Станкович
Арт:: ~Ron~ и S.G.Matty
Персонажи: Сербия, Черногория, Косово, Босния и Герцеговина, прочие балканцы
Жанр: общий/драма
Тип: джен
Рейтинг: G
Дисклеймер: Если Химаруе понравится - подарим
Примечания: балканский пафос, местами - закос под Павича, имя для Сербии нагло одолжено у себя, любимой!) написано на конкурс "Хеталия: Битва мировоззрений" за команду неканонов
Все забыли, всех забыли, помнят то, что помнят,
А ручьи в горах текут, плачут на порогах,
А ручьи в горах текут и по детям плачут,
А как в речках разойдутся,
Тиной их покроет…
Все забыли, всех забыли, помнят то, что помнят,
А ручьи в горах текут, плачут на порогах,
А ручьи в горах текут и по детям плачут,
А как в речках разойдутся,
Тиной их покроет…
(балканская народная песня)
А ручьи в горах текут, плачут на порогах,
А ручьи в горах текут и по детям плачут,
А как в речках разойдутся,
Тиной их покроет…
(балканская народная песня)
В самолёте душно. Вернее, Сербии так кажется из-за стойкого запаха перегара от сидящих позади неё мужчин — громкоголосых косовских албанцев. Этот говор не узнать невозможно, как и всё их поведение: постоянные призывы к стюардессе принести ещё пива, уверенно-наглые заявления о том, что «теперь, мать его, всё будет по-другому», — говорят о том, что они возвращаются домой из «проклятого» Белграда.
Деяна и сама не прочь бы выпить, но ей еще предстоит встреча с этим маленьким зубастым волчонком, который сегодня посмел тявкнуть о своей независимости, а потому следует сохранить предельно ясный рассудок, чтобы просто не придушить Косово при встрече.
Рядом с сербкой садится женщина с девочкой лет четырёх. Сразу после взлёта мать достаёт книгу народных сказок и тихим голосом начинает читать дочери. «Отлично, - думает девушка. — Там косовары, тут — сказки. И неизвестно, что хуже».
Деяна надевает наушники, пытаясь отвлечься, но в кои-то веки не радует даже Брегович. В его задорный ритм то и дело вливается какая-то старая песня, звучащая в голове, медленная и широкая, как воды Дрины глубокой осенью. Правда, слов Сербия вспомнить не может, только что-то вроде: «Все забыли, всех забыли», — и так снова и снова.
Она раздражённо выключает плеер. «Ну что ж, послушаем сказки».
— Так четыре брата и три сестры и стоят на небе. Это семь ярких звезд в созвездии Стожары.
Деяна резко поворачивается. Сказку эту она слышала в детстве, да что там слышала — рассказывала не раз. Двум сёстрам и четырём братьям.
***
— Так это мы, что ли? — подаёт голос обычно такой тихий Зоран — Герцеговина. — Да, Деяна, это мы?
Деяна переглядывается с Хорватией. Та, вторая по старшинству после неё, никогда не унывающая кареглазая Станка, сидит, перебирая струны скрипки, подаренной ей Австрией, и посмеивается.
— Пичка матер, конечно мы, как можно быть таким ослом?! — Давор пихает брата-близнеца в плечо. — Тебя бы запрячь, чтоб ты грузы таскал, иншаллах!
Сербия хмурится. Она всегда хмурится, когда слышит от Боснии упоминания об Аллахе. Но сейчас светит яркое солнце, поспевает виноград, из которого Станка сделает лучшее вино на Балканах, и все они рядом, семь звёзд созвездия Стожар, чего ещё желать? Морщинка, появившаяся было на лбу Сербии, разглаживается, а тем временем ситуацию поспешает разрядить и Милан, говоря что-то примиряющее. Словения всегда расслаблен и умиротворен, его тихая улыбка подчас действует на весь их балканский огонь словно глоток ключевой воды в зной. Вот и сейчас он обводит их неторопливым взглядом: вечно задиристого Давора, так непохожего на него характером Зорана; красавицу Станку, которая наверняка витает мыслями где-то в высоких австрийских и немецких замках; молчаливого и угрюмого (но лишь для тех, кто его не знает) Йована — черногорец смотрит на Деяну, он всегда смотрит только на неё; Златку, которая едва ли не подпрыгивает на месте — о, ей хочется танцевать, македонка с золотистыми, как солнце на её флаге, косами, готова хоть сейчас закружить их всех в бешеном хороводе, — и чтоб Станка играла, Деяна пела, а все они плясали до терпкого летнего вечера, до горьких сумерек, до сладкой ночи, пока не взойдёт над их головами созвездие Стожар.
***
Сербия помнит, как заканчивается эта сказка, наизусть, и мать девочки — вслух, а Деяна — про себя — произносят одновременно:
— Каждый год они обходят мать Ветров, мать Месяца и мать Солнца и благодарят за советы. Бывают они в пути с Джюрджева по Видовдан, и в это время их не увидишь на небе.
Деяна закрывает глаза. Путь её семьи с Юрьева по Видов день никогда не заканчивался, они потерялись на этом пути, и друг друга потеряли, и более их не было видно на небе вместе.
При мысли о поистине роковой для неё дате — двадцать восьмого июня, да ещё тут, в самолёте по пути в Косово, в голову невольно приходит другое воспоминание. Оно не менее горькое, как и всё, что порождает эта земля, по которой война извечно шагает давно знакомыми хожеными тропами как полноправная хозяйка, как единственная владычица.
***
— Знаете ли вы, что сегодня Видовдан? — эту фразу после растиражируют по всем европейским газетам как последние слова Милошевича перед отправкой в Гаагу. Он говорит их прямо на трапе, обращаясь не то к выдавшим его Коштунице и Джинджичу, не то к Джонсу и Керкланду, стоящим за спиной довольного Костандина — маленького волчонка Косово.
Деяне сейчас, кажется, всё равно, кто он, Милошевич — тиран, военный преступник, будущий сербский святой. Она не признается себе, что сама в этом запуталась, она лишь понимает, что тот прав: сегодня — Видовдан. День битвы на Косовом поле, день Сараевского убийства; день, когда Словения, мирный и тихий Словения сказал, что уходит, и война ощерила свою вечно голодную пасть.
— Не знают они! — Деяне хочется крикнуть, но выходит шёпот: лето в Белграде пышет жаром от раскалённого асфальта, и в горле пересыхает. Йован, стоящий за правым плечом Сербии, словно молчаливый ангел-хранитель, находит её горячую ладонь и крепко сжимает.
— Не нужно, Деянка, — говорит он.
Она поворачивается к нему, и Йован впервые за долгое время видит в её черных, как и у него самого, глазах, какую-то совершенно детскую растерянность.
— Но они же не знают, — упрямо повторяет Деяна. — В глухую пору ночи все реки начинают течь красные, как кровь, и кукушки не куют, и тишина окутывает Косово поле и всю Сербию на Видовдан.
Черногория знает эти легенды, появившиеся через столетия после знаменитой битвы. Он знает и то, что, попытайся он объяснить это Америке, тот не понял бы ни слова, хоть бы и говорил Йован на английском. Англия — другое дело, но Англия говорит с новыми правителями Сербии, которым наверняка был обещан большой кредит за выдачу Милошевича, и ему, Артуру, как, впрочем, и Коштунице с Джинджичем, сейчас нет дела до истории Косового поля и старых наивных преданий этой земли.
***
Деяна открывает глаза. Она вспоминает, откуда знает эту песню, которая, так бесцеремонно ворвавшись в её мысли, помешала слушать Бреговича. Черногория тогда, в две тысячи первом, прямо на взлётной полосе, обнял её за плечи и тихо напевал: «Все забыли, всех забыли, помнят то, что помнят, а ручьи в горах текут, плачут на порогах…»
Если бы не Йован, она бы точно сорвалась и начистила рожу тому же Альфреду Джонсу так, чтобы кровь заляпала его белоснежный воротничок. Красная кровь, тёмно-синий костюм, белая рубашка — славный вышел бы сербский флаг! Если бы не Йован…
— У одного человека была жена. Она всегда хотела, чтобы последнее слово было за ней, и мужу каждый раз приходилось уступать, — усталая мать продолжает читать сказки дочери. Сербия прислушивается и невесело усмехается.
***
— Как ты? — негромко спрашивает Йован.
Сербия пытается улыбнуться, но заметно, как ей больно вообще шевелиться.
— Жить буду, — хриплым голосом отвечает она. — А если даже и нет — земаљско је за малена царство, а небеско увек и довека*.
— Только посмей, глупая, — говорит Черногория. — Ещё одна такая фраза — и я убью тебя вместо…
— Джонса? — продолжает его мысль Деяна, потому что Йован замолкает. — Успокойся, ещё поживу, пока стоит мой Белый Город, а его так просто не уничтожишь. Давай уж, что принёс.
Черногория протягивает вино, и Сербия кривится.
— Что, хотела сливовицы? — улыбается он.
— Да и на клековачу согласилась бы, и на вишњевачу, лишь бы покрепче. Знаешь сказку о вине и ракии?
Черногория знает, но отрицательно мотает головой: пусть расскажет она, пусть немного отвлечётся, пусть на миг забудет дым над белградским телецентром.
И Сербия рассказывает:
— Однажды вино попросило ракию зайти к нему. Пришла ракия, а вино говорит: "Жалуются на тебя и мужчины и женщины, что ты зла и крепка. Мне это надоело. Зачем ты так ведешь себя, негодница? Посмотри на меня, ведь я твой отец, много старше тебя, но не спаиваю людей, как ты! Ты моя дочь, и как же тебе не стыдно спаивать людей — не только шестью стаканами, а даже двумя! Советую тебе исправиться".
— И что ответила ракия? — спрашивает Йован.
Их разговор прерывает сирена воздушной тревоги.
… Он уходит тихо, не так, как уходили другие, но он и есть другой. Черногория был ей не мужем, а братом, но иногда казалось, что не братом, а мужем. Он берёт за руку и говорит, что по-прежнему будет рядом, что она — самая желанная гостья в его доме, и Деяна пытается пропустить мимо ушей, сердца и памяти это жестокое «гостья».
Когда Йован уходит, Сербия смотрит на календарь, на календаре — третье июня.
— Что ж ты не подождал до двадцать восьмого? — говорит она в пустоту. Последнее слово опять остаётся за ней, как всегда, но впервые она жалеет об этом.
У неё остаётся лишь Косово.
***
«Слатина» встречает Сербию свинцовыми зимними тучами. Вернее, сейчас аэропорт называется именем Адема Яшари, но Сербия, скорее, вырвет себе язык, чем назовёт его так: Костандин считает Яшари национальным героем, Деяна — террористом.
— Здравствуй, волчонок, — говорит она, ступая на землю Косово, которую считает своей, когда предательский внутренний голос спрашивает, не была ли она сама волчонком в... четырнадцатом, например? Злобным, маленьким, настойчиво пытающимся доказать своё право на существование. «Не видишь в нём себя?» — спрашивает голос, и Сербия ругается вслух, нервно достаёт телефон и звонит Черногории.
— Что я буду делать, если потеряю и его? — просто спрашивает она в трубку, даже не поздоровавшись, но Йован всё понимает без лишних слов.
— Ты помнишь сказку о вине и ракии?
— С ума сошёл, пичка матер?! Я говорю тебе…
— Выпей.
Сербия пытается что-то возразить и объяснить, но Черногория лишь повторяет:
— Выпей.
Одной рукой продолжая держать трубку возле уха, другой Сербия лезет в карман пальто, доставая маленькую плоскую бутылочку и, открутив крышку, делает пару глотков обжигающего напитка.
— Выпила, — нервно произносит она. — Что теперь, грёбаный ты курац?!
В трубке слышится смех, и Йован рассказывает сказку до конца.
— Ракия же ответила: «В этом виновата не я, а ты, — ты родил меня такой. Виноваты и те, кто пьет меня сверх меры. Ведь пока я дремлю в посудине, куда меня вольют, я тише воды, ниже травы. А как только я попадаю в глотку мужчины или женщины, то и триста чертей со мной не справятся».
— Это к чему? — спрашивает Сербия, делая ещё глоток.
— Глупая, — почти ласково произносит Черногория. — Ты — как эта ракия. А если триста чертей с тобой не справятся, разве ты умрёшь без несчастного Костандина?
Сербия матерится, вешает трубку и вдруг улыбается, вдыхая холодный февральский воздух Приштины. Триста чертей стоят за её левым плечом.
* земное царство - на миг, а небесное царство — навек