Автор: Мик
Персонажи: Петербург,
От автора: совсем уж бессюжетная зарисовка, писалось в самом начале зимы.
Размещение: запрещено, без предупреждения автора или даже с оным.
читать дальшеИ снова обветренные губы, и снова побелевшие ледышки-пальцы. Вечно больной, вечно простуженный, никогда не носящий перчаток. Постоянно язвительный, холодный, меланхоличный, он мерз сам, а вместе с ним мерз каждый его житель. Маленькие людишки, по сути – каждый из них его гость, хоть и не всегда желанный, все они бредут по еще не расчищенным от первого настоящего снега дорожкам, кутаются в свои пальтишки, куртки, натягивают до самого носа шарфы, дуют на замерзшие ладони. Не все пока привыкли к этому проникающему во внутрь холоду, забирающемуся под куртки, за шиворот, пробирающемуся в душу. Не все пока привыкли к новому облику их города.
Еще более меланхоличный, еще более отрешенный, он будто бы не замечает холода. Не замечает пронизывающего ветра, несущего вихрь колких снежинок. Они бьют в лицо, оседают на очках, закрывая обзор. Не обращая на это внимания, он словно где-то не здесь. Как будто это не он сейчас стоит на этом мосту, таком же закоченелом, заснеженном. Как будто не его пальцы вот-вот перестанут двигаться. А он просто слишком гордый, чтобы пойти и купить перчатки. Как будто ему что-то видно из-за снега, залепившего стекла очков, как искусственный снег перед новым годом на внутренней стороне витрин. Как будто ему есть дело до новогодних витрин, до прохожих, все еще цепляющихся за свои зонтики. Как будто зонтики еще могут помочь от снега, попадающего за шиворот, под куртки, в душу…
Он стоит на мосту, замерзая, запутавшись в собственных мыслях, потерявшись в язвительных усмешках, окунувшись с головой в молодую зиму. Уже месяц она, то делала шаг на встречу, медленно, осторожно, боясь спугнуть, то вновь отступала под натиском истерички-осени, не хотевшей терять свои права. Но вот она добилась своего, наступила, наступила на больную мозоль и подула, чтобы не болело. Идеальная анестезия. Она успокаивает боль, срывает маски, обезоруживает, заботливо заметает снегом. А он, снег, уже почти-почти проник в душу, под куртку, за шиворот.
А Петербург все так же стоит, ошарашенный, обездвиженный зимой, пытаясь собрать из ядовитых осколков свои язвительные маски. Поглощенный зимой, обманутый зимой, захваченный зимой врасплох.
А у писателей замерзают пальцы, руки застывают над клавиатурой, замерзает паста в ручках. Они встают с кресел и идут делать чай. Они задергивают шторы на окнах, закрывают жалюзи, не желая любоваться неизменным белым цветом, перетекающим с улиц в небо, из сугробов в пелену облаков. Писатели больше не вздыхают по меланхоличному очарованию Петербурга, по его непрекращающимся дождям, по красочным листьям, по угрюмым зданиям. Они пишут про снег, про детей, про людей, реальных, спешащих, не торчащих на мосту в мороз, не забывающих перчатки. Или забывающих. Но все равно про людей.
…Он стоит и пытается придти в себя, вдыхая морозный воздух. Пытается язвительно улыбнуться, но теперь и презрительная усмешка не скрывает грустных глаз. А грусть отступает, потому что снег. Потому что серые глаза становятся еще более яркими, еще более пронзительными, и даже почти голубыми. Как небо, которого нет.
Теперь ему не собрать своих масок. Теперь он на четыре месяца станет таким, каким его никто не знает. Потому что не видит. Все видят осень. Осень и листья…
А его заметает снегом, и он из принципа не купит перчатки. Какие-то люди стоят на Невском и целуются. Просто целуются и просто на Невском. И у них не мерзнут пальцы и не обветриваются губы. А он стоит на мосту и дышит. Он привыкает не дышать осенью. А зима обволакивает город белой пеленой, и писатели идут ставить чайник. А он так и не закуривает, оставляя эту привычку в осени. И даже чуть-чуть улыбается. Уголками губ и глазами, так по-детски и немного наивно. Снимает заснеженные очки и улыбается. Только надеется, что никто не увидит такую его улыбку.